Когда обед был кончен, Фермор вышел из столовой раньше всех прочих, и после того его уже никто не видал. Налитая для него чашка кофе действительно осталась на рубке, но кофе в ней был цел, и потому нельзя с утвердительностью сказать, кто ее там поставил, Фермор или разносивший кофе кельнер. Хватились же Фермора не сразу, а случайно, когда тайный советник Бек, посоветовавшись с Морфеем,
вышел из каюты на палубу и, освежительно зевнув, спросил...
Неточные совпадения
Как
вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а Левша все вниз в
каюты нейдет — под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.
Боясь сделать усилие, чтобы вырваться
из губящих нас условий только потому, что будущее не вполне известно нам, мы похожи на пассажиров тонущего корабля, которые бы, боясь сесть в лодку, перевозящую их на берег, забились бы в
каюту и не хотели бы
выходить из нее; или на тех овец, которые от страха огня, охватившего двор, жмутся под сарай и не
выходят в открытые ворота.
Мы
вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в
каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом
из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это место или нет? Не пойму».
— Что ж, это дело! — сказал,
выходя из задумчивости, Дюрок. Заднее окно
каюты было открыто. — Эстамп, не принести ли вам стакан водки?
Все, конечно, изъявили согласие и скоро
вышли из капитанской
каюты как-то духовно приподнятые, полные жажды знания и добра, горевшие искренним желанием быть не только отличными моряками, но и образованными, гуманными людьми.
Никому в этот день не сиделось в кают-компании, и не было, как обыкновенно, оживленных бесед и споров. Пообедали почти молча и скоро, и после обеда все
вышли наверх, чтобы снова увидать эту непроглядную мглу, точившую
из себя влагу в виде крупных капель, и снова слышать звон колокола и гудение свистка.
Капитан и старший офицер
вышли из кают-компании, и через несколько минут через приподнятый люк кают-компании донесся звучный, молодой тенорок вахтенного офицера...
Иллюминатор то
выходил из воды, и крупные капли сыпались с него, то бешено погружался в пенящуюся воду, и тогда в
каюте становилось темно.
Ашанин был прав. В общей радости обитателей корвета не принимали участия лишь несколько человек: два или три офицера, боцмана и некоторые
из унтер-офицеров. Последние собрались в палубе около боцманской
каюты и таинственно совещались, как теперь быть — неужто так-таки и не поучи матроса? В конце концов, они решили, что без выучки нельзя, но только надо бить с рассудком, тогда ничего — кляуза не
выйдет.
Какое-то дело заставило его плыть на Низ. Он сел на один
из самых ходких пароходов, ходивших тогда по Волге, на том же пароходе ехали и Патап Максимыч с Никифором Захарычем. Патап Максимыч поместился в
каюте. Никифору Захарычу показалось так душно, и он отправился в третий класс на палубу. Чапурин
из своей
каюты через несколько времени
вышел в общую залу. Осмотрелся, видит четырех человек,
из них трое были ему совсем не известны, вгляделся в четвертого и узнал Алексея.
Слышит Патап Максимыч, что Алексей
вышел из общей залы и идет мимо
кают. Не стерпело у него сердце. Одним размахом растворил он свою дверку, но Алексей уже поднимался вверх. Чапурин за ним вдогонку.
То вдруг
вышел он
из береговых кустов, то перерезывает реку в легкой лодочке, то входит в ее
каюту, то с яростью отталкивает армянина, когда тот нагнулся было к ней и, крепко обняв, хочет целовать ее…
Промолчал Патап Максимыч и, мало повременя, взял картуз со стола и
вышел из общей залы. Ни Алексей, ни его самарцы не знали, что он поместился в
каюте как раз рядом с ними.
Поговорив немного с вятским старожилом, я пошел к берегу. Пароход, казалось, был насыщен электричеством. Ослепительные лучи его вырывались
из всех дверей, люков и иллюминаторов и отражались в черной воде. По сходням взад и вперед ходили корейцы, носильщики дров. Я отправился было к себе в
каюту с намерением уснуть, но сильный шум на палубе принудил меня одеться и снова
выйти наверх.
Пассажир занимал отдельную
каюту, редко
выходил на палубу, а если и появлялся там, то был молчалив и сосредоточен и никому
из остальных пассажиров не пришлось с ним заговорить, если не считать нескольких пророненных им слов с некоторыми
из его товарищей по путешествию.